Моя жизнь сложилась удивительным образом. С Андреем Алексеевым мы были как бы знакомы еще во второй половине 1960-х годов, когда жили в одном старом Петербургском доме по адресу Поварской переулок, дом. 13. Мы не знали друг друга и лишь раскланивались. И не знали, что наши встречи происходили на лестнице, по которой в разное время ходили Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев, Н.Г. Чернышевский и их посетители.
Реально наше знакомство состоялось в начале 1970-х, тоже достаточно давно: мы оба работали в социологии, так что виделись регулярно. Мой переезд в Америку в начале 1990-х и появление у Алексеева электронной почты сблизили нас еще больше... Общим полем интереса стал биографический метод: я начинал применять его при изучении истории социологии, а у Алексеева он был важнейшим инструментом его «драматической социологии». Я задумал через биографии американских и российских социологов рассмотреть движение науки, у Алексеева его собственная биография стала одним из главных объектов и предметов социологической ауторефлекции. Много лет назад В.А. Ядов заметил, что А.Н. Алексеев является основателем нового направления в отечественной социологической науке – «социологии наблюдающего участия», сам же Алексеев утверждал, что «собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения».
Все последние годы наше общение было практически ежедневным. Алексеев согласился быть редактором и консультантом моих онлайновых интерактивных историко-биографических книг, а я воспринимал эту его функцию неформально и во всех сомнительных для меня случаях писал ему. А его блог на портале «Когита.Ру» стал для меня открытым домом.
Наши мнения относительно некоторых событий в прошлом и настоящем нашей социологии и относительно некоторых персоналий часто не совпадали. Тем не менее наши отношения всегда оставались в высшей степени открытыми, доверительными и глубоко дружескими. Никого из моих коллег я не интервьюировал так часто, как Алексеева, да и не писал ни о ком, столь регулярно, как о нем. Я это делал, поскольку видел, с каким интересом, горением, с какой настойчивостью он строил здание своей «Драматической социологии», включая в нее все новые и новые семантические поля... расширяя методологию... одновременно умудряясь двигаться в прошлое своей семьи, т.е к собственным корням, и жадно следить за событиями в стране и в социологии. Мне не известно, кто еще из отечественных социологов на протяжении пяти лет ежедневно отражал бы в своих блогах столь широкое пространство событий в российской политике, социальной жизни, культуре и искусстве. Здесь была аналитика и факты, здесь была точная гражданская позиция, была явная и скрытая полемика, но не было пафоса, агрессии. Посмотрите «Блок А.Н. Алексеева» (http://www.cogita.ru/a.n.-alekseev), в нем – Андрей Алексеев последних лет...
Андрей Николаевич Алексеев родился в 1934 году в Ленинграде. В школу пошел в 9 лет, сразу в 3-й класс, а через полгода – в 4-й. Золотой медалист, он при поступлении на филологический факультет ЛГУ представил в приемную комиссию свидетельство о рождении (ему еще не было 16 лет) и аттестат зрелости с пятерками по английскому, французскому и немецкому языкам. Окончил он славянское отделение, но его увлекла общественная деятельность, студенческие стройки, потому одновременно он получил журналистское образование. Был отличником-активистом, сталинским стипендиатом. Много позже, вспоминая былое, Алексеев назвал себя «правоверным комсомольцем».
В 1950–60-е годы, работая в ленинградской молодежной газете, Алексеев был «певцом» движения за коммунистическое отношение к труду и отчасти «изобретателем» бригад коммунистического труда. Чтобы лучше узнать производство, Алексеев на три года уходит в рабочие, потом возвращается в газету, и его карьера успешно развивается. Однако вскоре его профессиональная идентификация расшаталась, разочарование в журналистской деятельности углубилось, возникли серьезные политико-нравственные конфликты с газетным руководством. Середина 1960-х, он уже прочел ряд социологических книг, был знаком с несколькими ленинградскими социологами и поступил в аспирантуру факультета журналистики ЛГУ. Алексеев одним из первых в стране стал разрабатывать проблематику социологии прессы, шире – средств массовой коммуникации. В 1970 году он успешно защищает кандидатскую диссертацию. Период «ученичества» завершен, журналист стал социологом. Его учителями были: Владимир Ядов, Владимир Шубкин и Владимир Шляпентох.
Пропущу многое. В 1980 году, будучи уже сложившимся ученым, Алексеев снова уходит в рабочие, становится наладчиком сложного станка. Но исследовательскую работу продолжает.
Поначалу все, что он делал, относилось к социологии труда, и выводы его носили критический характер. Но в один «прекрасный» день на его квартире был произведен обыск по надуманному поводу. Милиция вскоре признала «ошибку», но все его дневники, письма, материалы наблюдений были переданы в органы госбезопасности. КГБ начал искать подтверждения антигосударственной деятельности Алексеева. «Вредителя», «саботажника» и «шпиона» исключили из КПСС, из Союза журналистов и Советской социологической ассоциации.
Но пришла перестройка, и о многом в отношении к труду, о котором писал Алексеев, заговорили в открытую, журналисты поддержали борьбу Алексеева за восстановление в партии. Его восстановили, но он сразу и добровольно вышел. Времена менялись, Алексеев вернулся в Академию наук.
Перейдем на страницу трудов Алексеева на портале socioprognoz.ru (http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=216), в этих работах – его жизнь, дело и его метод. В четырех томах «Драматической социологии и социологической ауторефлексии» (2002–2005 гг.) отражен производственный и научный опыт многих лет включенного и участвующего наблюдения на производстве. Через десять лет были подготовлены три тома «Из неопубликованный глав» (2012 г.) и в конце лета этого года вышли четыре из задуманных семи книг «После Миллениума». Это подарок Алексеева себе и нам к его недавнему 83-летию. В преамбуле к последней крупной публикации сказано: «В отличие от известных канонов научной монографии, эта работа представляет собой сюжетно выстроенное “социолого-драматургическое” произведение, где результаты исследования предстают не как готовые, а как развивающиеся в процессе их получения. Сюжетообразующим элементом является упомянутый натурный эксперимент – “наблюдающее участие” социолога в социальных процессах, подлежащих исследованию, будь то производственная, научная, общественная жизнь».
В 2010 году увидели свет четыре тома А.Н. Алексеева и Р.И. Ленчовского под общим названием «Профессия – социолог...». Алексеев так представлял этот труд: «Настоящая книга преследует по крайней мере три цели: документально-описательную, аналитическую и методологическую. Первая состоит в том, чтобы документально отобразить, насколько возможно полно и объективно, конкретную личностно-ценностную и профессионально-организационную коллизию в одном из российских академических институтов, а именно: в петербургском Социологическом институте РАН (СИ РАН). Вторая — попытка на этом и других примерах показать, в частности, путем включения аналитических материалов, принадлежащих разным авторам, некоторые универсальные социальные механизмы современной научной (а в известной мере и шире — общественной) жизни. Третья предполагает дальнейшую разработку и реализацию идей акционистской ветви социологии, в частности, тех ее разновидностей, которые представлены понятияминаблюдающее участие, драматическая социология, экзистенциальная коммуникация идр.» (http://7iskusstv.com/2013/Nomer9_10/Alekseev1.php).
А все это многотомие отражает фундаментальное многоуровневое исследование, в котором представлены уникальная личность Андрея Алексеева и его погруженность в познаваемый мир. Ему – как никому другому в нашей социологии – удалось соединить социальное познание с нравственными императивами. Его моральные нормы, и прежде всего – отношение к своему труду, были продолжением понятий о чести, присущих трудовой дворянской и разночинной российской интеллигенции, и итогом размышлений над уроками выдающихся ученых и гуманистов Альберта Швейцера, Алексея Алексеевича Ухтомского и Александра Александровича Любищева. Их Андрей Алексеев признавал «учителями жизни».
Наследие Андрея Николаевича Алексеева – огромно. Говорил он тихо. Но прислушаться к его словам – необходимо...
Для меня смерть Андрея Алексеева – беда, большая беда. И надолго...
29-30 сентября 2017 г.
Отсюда его социологические "драмы", отчасти вынужденно, отчасти даже эстетически вмещаемые, так уж получалось, в четырёхтомные эпопеи... С острейшим - через день-два, буквально, осознанием, что, вот, Кто-то не "вошёл" и Что-то не "встроилось" в пространство вот этих страниц, и начинались - новые...
Открытие Андреем Николаевичем новых научных и публицистических методов-жанров - особый большой разговор... Но вот последних лет творческое счастье - его и всех нас - персональный "Блог Алексеева" на сайте Когита.ру, заботами ближайшей коллеги Татьяны Косиновой: http://www.cogita.ru/a.n.-alekseev ...
...И беда последних лет - Война... Кто меня (нас здесь...) теперь любовно спросит: "Как там у вас, в Украине?"... Кого мне теперь спросить: как там у вас? почему же так?...
... Перелистываю это его интернетное многостраничье последних лет, Завещание Андрея Николаевича, его блог на "Когите", с оповещением в личных письмах, почти в каждом, нас, его друзей: вот, собираю новое... И снова - на целые тома... "Для вас..." Для нас...
Киев, Киевский международный институт социологии
с.н.с. Роман Ленчовский
***
For so many years I heard about the legendary figure of Andrei Alekseev, so famous for his great and courageous exploits as an ethnographer and for his extraordinary contributions as a scholar. I feel so privileged to have actually met him at the EUSP nearly three years ago. A sad loss indeed. All my condolences to his family and to the sociological community of St. Petersburg and beyond.
Michael Burawoy, University of California, Berkeley
***
В память об Андрее Алексееве
Уход Андрея большая потеря для российской и украинской социологии, а для меня лично это невосполнимая потеря близкого человека. Я не помню, когда и как познакомился с Андреем Алексеевым, но, думаю, лет 40 назад. Скорее всего, это было в 1975, когда я приехал в Ленинград на конференцию по социологии театра. Чего только не было за эти годы!Увольнение с работы, обыски КГБ, исключение из партии, из Советской социологической ассоциации, из Союза журналистов, борьба за публикации в защиту Андрея в «Литературной газете», в «Огоньке» и т.д. и т.п..
Вера Андрея в нравственные идеалы, принципиальность, мужество вдохновляли, хотя самому следовать его примеру было крайне сложно. Кто способен ставить на себе эксперименты, которые грозят потерей увлекательной научной работы, потерей зарплаты и большими неприятностями с непредсказуемыми последствиями? Например, вот один из незначительных эпизодов работы Андрея Алексеева на заводе, где он работал несколько лет, осуществляя включенное наблюдение (или, скорее, наблюдающее участие). Андрея вызвали в партком завода. Кто жил в эти годы помнит роль парткомов, любой «нормальный» человек все бросит и немедленно явится по вызову. Алексеев, однако, передает в партком, что в соответствии с существующим на заводе регламентом он может явиться лишь после окончания работы. Ему нужно было проверить, насколько реальные нормы поведения работников отличаются от формальных норм, закрепленных в приказах и нормативных документах. При этом он не боялся настроить против себя могущественную организацию. На меня эксперименты Андрея с собственной жизнью произвели большое впечатление, и в 1982 году я написал сценарий телевизионного фильма «Включенное наблюдение», в котором использовал некоторые сюжеты этой страницы жизни Андрея (к сожалению, фильм так и не удалось включить в планы Гостелерадио Украины).
Аннексия Крыма и война на Донбассе для меня и моих друзей была шоком, в это все невозможно было поверить и до сих пор все это плохо укладывается в голове. Во время Майдана моя компания (Киевский международный институт социологии) провела три опроса на майдане, яи сам был на майдане и по полдня читал и смотрел различные СМИ, писал статьи о майдане, многие знакомые рассказывали мне о тех или иных событиях, в которых они участвовали. И когда вдруг мне звонит один мой московский знакомый, очень умный и толковый человек, и на полном серьезе на основании информации российских телеканалов начинает объяснять, что в действительности произошло в Киеве – можно сойти с ума. И перестаешь понимать – ты сошел с ума или мир сошел с ума и что вообще происходит. И только общение с Андреем (и еще некоторыми моими российскими друзьями) позволило расставить все по местам. Но с Андреем мы общались больше всего, и его блог (http://www.cogita.ru/a.n.-alekseev) позволял как-то ориентироваться в российских событиях, во многом мы видели Россию его глазами. К счастью, оказалось, что наши взгляды и на российские и на украинские события очень близки. За 40 лет общения я понял, что могу полностью доверять безупречной нравственной позиции Андрея и пользоваться его оценками как компасом. Речь идет не только об общественных событиях, но и о личных, о людях, с которыми мне нужно было общаться, были ситуации, в которых он меня поддержал и помог. И тоскливо осознавать, что я уже не буду раз в несколько дней получать дружеское письмо с рассказом о каких-то событиях или ссылкой на очередную публикацию в блоге.
Удивительно то, что несмотря наощущение близости, мы, оказывается, очень редко виделись и у меня очень мало фотографий Андрея.
док. филос. наук, ген. директор Киевского международного социологического института
проф. Киево-Могилянской академии
Владимир Ильич Паниотто
фотографии А.Н. Алексеева и коллег из архива Вл. Паниотто
***
В. А. Бачинин,
доктор социологических наук,
профессор
ЕГО НАЗВАЛИ
«ПОСТМОДЕРНИСТОМ РУССКОГО РАЗЛИВА»,
НО ОН БЫЛ ПРЕЖДЕ ВСЕГО
РУССКИМ ПРАВДОИСКАТЕЛЕМ
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ
замечательного петербургского социолога
Андрея Николаевича Алексеева
Это была уникальная личность - человек чести, непримиримый, твердый и мужественный борец со злом. Когда я подвергся гонениям со стороны чиновников от науки, он грудью встал на мою защиту. И стоял рядом, плечом к плечу, тоже получая удары, не прячась и не пригибаясь. И я чувствовал, что это скала. Светлая память!!!
Мне выпала честь оказаться вначале одним из персонажей а затем рецензентом 4-томника А. Н. Алексеева (СПб.) и Р. И. Ленчовского (Киев) «Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН – 2008/2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии». СПб.: Норма, 2010. – Т. I – IV.
Привожу несколько выдержек из переписки того времени, а также саму рецензию с концептуальной оценкой 4-томника. Она была опубликована вначале на сайте «Cogita», а затем в журнале «Социс» (2011, №4).
В.Бачинин – А. Алексееву
Дорогой Андрей Николаевич!
Получил бандероль. Огромное спасибо! Отложил всю текучку и несколько дней читал. Вынося за скобки 1 том, относительно которого я, по понятным причинам, не могу быть объективен, скажу, что в целом многотомник выглядит мощно и впечатляет! Уверен, что когда на конференциях с Вашим участием, молодые будут спрашивать: «Кто этот мощный старик?», то знающие Вас станут отвечать: «Это отец русской драматической социологии!»
А если серьезно, то я сделал для себя открытие, обнаружив, что Вы в своих четырехтомниках выступаете еще и отцом русской постмодернистской социологии. Я не шучу и эту свою мысль попытался развернуть в тексте рецензии, которую написал и хочу послать Б. Докторову и в какой-нибудь журнал. Куда посоветуете?
Прилагаю рецензию.
В.Б.
Б. Докторов – А. Алексееву:
Дорогие Андрей, Владислав и Роман, я рад, что одним из первых могу восхититься рецензией на книгу... мне жалко, что я ТАК не смогу написать, но - думаю - я напишу по-своему... Андрей и Роман дали Владиславу прекрасный повод ТАК написать, а Владислав - мастерски ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ этим поводом.
Боря.
А.Алексеев – В. Бачинину:
Дорогой Владислав!
Отвечаю не сразу, дав себе время придти в себя от оглушительного эффекта Вашего отзыва. Я, в общем, понимал, что книжка удалась, но мог ли ожидать такого восприятия? Открывать масштаб сделанного коллегой и выступать Интерпретатором, наверное, самое благородное из научных занятий. Любые слова благодарности здесь кажутся бледными. Каким бы ни был повод для Вашей рецензии, она является выдающимся концептуальным произведением, делающим поводу честь. Отвлекаясь от превосходных степеней в оценках, я потрясен Вашим Со-пониманием и способностью сформулировать то, что было для авторов лишь вечно убегающим горизонтом.
Такой научный документ, конечно же, будет востребован на высочайших профессиональных уровнях. Я затрудняюсь в конкретных рекомендациях. Вначале подумал об авторитетных для меня журналах "Человек" или "Неприкосновенный запас", но, вероятно, стоит сначала воспользоватьсч идеей Бориса Докторова. Интересно, как отреагирует главный редактор "Социса" (как Вы помните, член соответствующей комиссии РАН 2009 г.) на такое предложение.
Впрочем, не так важно, где будет опубликовано, важно, что это сотворено. Еще раз низкий Вам от меня поклон.
Ваш - Андр. Алексеев. 19.12.2010.
В. Бачинин – А. Алексееву:
Дорогой Андрей Николаевич!
Касательно повода написания рецензии могу сказать, что ни повода не видел, ни намерения не питал. А когда стал читать, то как-то спонтанно начало что-то вырисовываться и складываться, возник кураж, о котором любит говорить Б.Д. и текст написался как бы сам собой за 2 дня.
В. Б.
В. Ядов – Б. Докторову:
С большим интересом прочел талантливый и очень точный текст Вл.Бачинина.Как это не пришло в голову, что авторы четырехтомника... постмодернисты "русского разлива". Не знаю, понравится ли им такая характеристика…
Б. Докторов – В. Бачинину.
Копия – А. Алексееву.
Владислав, час назад В.Шляпентох разослал по большому кол-ву адресов (Б. Докторов, В. Ядов, М. Мацкевич, Б. Фирсов, О. Божков, Е. Петренко, О. Крыштановская, А. Алексеев, И. Кон, М. Лауристин, Н. Демина, С. Клигер, С. Чесноков, Ф. Шереги, Л. Шилова, Б. Дубин, И. Рывкина, Л. Корель, Т. Заславская) такое сообщение:
«Дорогой Андрей: огромное спасибо за книги "Профессия-социолог" (4 тома). Это фундаментальный труд, который историки в середине 21 века и потом будут тщательно изучать. Они наверняка поймут, каким замечательным человеком, ученым и гражданином был во второй половине 20 и начале 21 века главный автор».
Я сразу же ВСЕМ отправил сообщение:
«Дорогие коллеги и друзья, присоединяюсь к словам Владимира Шляпентоха и предлагаю вам посмотреть отзыв на книгу Андрея Алексеева и Романа Ленчовского, написанный питерским социологом Владиславом Бачининым.
Отзыв размещен на сайте Проекта "Международная биографическая инициатива.
Только что Профессор [В. Ядов] отправил ВСЕМ:
«С большим интересом прочел талантливый и очень точный текст Вл. Бачинина. Как это не пришло в голову, что авторы четырехтомника... постмодернисты "русского разлива". Не знаю, понравится ли им такая характеристика… Знаю Андрея давно и считаю своим другом. Мы единомышоенники. Его стиль социологического творчества, требующий фантастической скрупулезности, методичности, документированной обоснованности каждого утверждения...
В. Ядов».
А. Алексеев - Б. Докторову.
Копия – Р. Ленчовскому
Дорогой Борис!
...Мое собственное отношение к рецензии В. Бачинина. выражено в моем ему письме, которое, пожалуй, процитирую: <…> (См. выше). ...От "постмодернизма русского разлива" (по выражению Ядова) не отрекаюсь. Хоть и чувствую себя отчасти как мольеровский г-н Журден, не догадывавшийся, что говорит прозой…
В общем, всем спасибо: Шляпентоху, Бачинину, Тебе, Шалину, Ядову.
Андр. Алексеев.
В. Бачинин – А.Алексееву:
Дорогой Андрей Николаевич, насчет г-на Журдена из цитируемого у Б.Д. Вашего письма: отцы-основатели западного постмодернизма в литературе и науке, когда начинали, тоже не знали, что они – постмодернисты. Естественная логика вещей заставляет сову Минервы вылетать postfactum, postfestum. Так не только бывает, но так и должно быть!
В.Б.
А. Алексеев – В. Ядову
Дорогой Володя!
Тронут твоей реакцией. Бачинин своей рецензией действительно объяснил, по какому разряду числить это наше с Романом Ленчовским произведение. Грех отрекаться, хоть сами и не догадались так себя определить. Так ведь и другие не догадались. Посмодернисты "русского разлива"...
Андр. Алексеев. 22.12.2010.
В. Бачинин – А. Алексееву
Дорогой Андрей Николаевич!
Вокруг Вас, как эпицентра, энергично вращается целый социологический интернационал из заслуженных Вами собеседников. Это достойные люди совершенно иного уровня и масштаба, чем те, которые остались в СИ РАНе. Я открыл на сайте РОС воображаемый диалог говорливого Щелкина с туповатым Козловским, почувствовал что-то вроде тошноты и побыстрее закрыл, подумав, как хорошо, что я не там, а здесь, где тихие, предрождественские вечера, сугробы, заснеженный сад, мир и покой в душе.
Я раньше считал, как и многие, что самые счастливые годы - это годы студенческой молодости. А теперь считаю, что самый счастливый период жизни - это когда ты получил полную свободу от обязательств перед нашим государством. Такого безмятежного состояния души и духа у меня не было никогда прежде.
В. Б.
В. А. Бачинин,
доктор социологических наук,
профессор
КНИГА «ПРОФЕССИЯ – СОЦИОЛОГ»
КАК ПОСТМОДЕРНИСТСКИЙ ИНТЕРТЕКСТ
(Рецензия на книгу А. Н. Алексеева и Р. И. Ленчовского «Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН – 2008/2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии» (СПб.: Норма, 2010. – Т. I – IV)
Писать рецензию на книгу, в которой ты сам выступаешь одним из фигурантов, - дело, затруднительное по целому ряду причин и прежде всего по причинам морального свойства. Чтобы избежать этих затруднений, я, как профессионал, имеющий перед собой профессиональный же текст, который, в силу своей новизны, заслуживает прежде всего профессионального внимания, попытаюсь двинуться наименее уязвимым для себя путем, а именно – путем анализа не сюжета, а исключительно методологической конструкции книги А. Н. Алексеева и Р. И. Ленчовского «Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН – 2008/2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии» (СПб.: Норма, 2010. – Т. I – IV).
Не касаясь центральной фабулы, замечу, что внутренняя жизнь профессионального цеха российских социологов со всеми ее плюсами, минусами, а также околоцеховыми проблемами и коллизиями – объект вполне рядовой, отнюдь не новый, который всегда привлекал, и будет привлекать к себе внимание разных поколений гуманитариев. Гораздо важнее в данном случае представленный в этом обширном сочинении[1], весьма непривычный для социологического глаза и уха жанр, который уже сам по себе взывает к вниманию аналитиков. Учитывая это, позволю себе эскизно, в нескольких тезисах сформулировать те свои наблюдения и соображения, которые рождает текст данной книги.
Новый русский постмодернизм.
Главный тезис настоящей рецензии выглядит следующим образом: Книга «Профессия – социолог» - это масштабная презентация постмодернистской методологии или, если угодно, методологического постмодернизма, вскормленного не залетными интеллектуальными подкормками, не привозной гуманитарной помощью, а взросшего на отечественной духовной почве, выстроенного из собственного интеллектуального и социального материала. Это, так сказать, почвеннический постмодернизм сугубо нашего производства, в котором нет европейской легкой игривости, цель которого – не игра в социологический бисер, а серьезное, упорное, неуступчивое и мужественное правдоискательство.
Уже с первого взгляда видно, что этот непривычно структурированный, внешне даже немного странный текст совершенно не укладывается в рамки обычных представлений о стандартных формах социологической аналитики. Извне он чем-то напоминает калейдоскоп, в котором меняются лица, документы, коллизии, проблемы, и читатель едва успевает укладывать всё это в своем сознании. Есть в этих четырех томах нечто от розановских «коробов», а в наполняющих их разнородных мини-текстах – что-то от «опавших листьев».
Текстовый «хаосмос».
Перед читателем книги разворачивается текстовый «хаосмос» - зеркальное отражение жизненного «хаосмоса» той «беловоротничковой» социально-духовной реальности, которая ныне пребывает в состоянии совершенно очевидной аномии, где нарушены семантические пропорции сущего и должного, смещены все ценностные критерии и неимоверно раздвинуты нормативные границы, уже не сдерживающие традиционные разграничения между добром и злом, где царят языки, унизительные для человеческого достоинства и резко диссонирующие с нормами цивилизованной коммуникации, - на политических высотах небрежный язык глумливого, босяцкого хамства, в научных верхах – язык заскорузлого сервилизма, прикрывающегося идеологической ветошью, а среди научно-гуманитарных низов – язык, напоминающий полузадушенные всхлипы астматика, страдающего от невозможности свободно дышать и говорить.
Текст-коллаж.
Принцип коллажа, сознательно используемый авторами, дает им свободу обращения с материалом, дает право сближать разнородные фрагменты картин социальной реальности, не слишком заботясь о соблюдении обычных правил плавных, мягких логических стыковок. При этом авторская волевая механика мозаичной сборки текстовых конструкций никак не отражается на семантике образуемых комбинаций, на их смысловой прозрачности, не рождает сомнений относительно истинной природы изображаемых в книге социальных и духовных реалий. Напротив, она защищает читателя от каких-либо сомнений, поскольку во всех затруднительных случаях «чистому разуму» автора-аналитика приходит на помощь «практический разум» автора-гражданина. Коллажная технология работы с текстами, не оставляет читательское сознание в том состоянии мировоззренческой растерянности, в которое его нередко погружают гуманитарные тексты-лабиринты модных интеллектуалов-постмодернистов. Она не заводит в моральные, интеллектуальные, мировоззренческие тупики, не затемняет сущности исследуемого предмета, поскольку создает коллажи особого рода, существующие в нормативных рамках авторского этоса и напоминающие только кажущиеся беспорядочными россыпи звезд на ночном небосводе, где всегда присутствует Полярная звезда, не позволяющая взгляду заблудиться.
Текст как интертекст.
Нет надобности особо настаивать на том, что перед нами текст, имеющий все признаки интертекста, поскольку в книге царит принцип полилогического соприсутствия и энергичных взаимодействий цитат с цитатами, смыслов со смыслами, ценностей с ценностями, норм с нормами, текстов с текстами, с контекстами, с внетекстовой реальностью и со всем социокультурным миром. Именно из этих взаимодействий, пересечений, вклиниваний друг в друга, наслоений и нагромождений рождаются конкурирующие смыслы и оценки, то желанные, то нежеланные, то умиротворяющие, то раздражающие, вселяющие то оптимизм, то уныние. Их рождает уже не только авторское «я», но и сама внутренняя жизнь текстового архипелага, обладающего определенной автономией, которую авторы признают и на права которой не пытаются посягать.
Язык «цитатного мышления».
Бросается в глаза бесчисленное множество цитат и даже автоцитат, наслаивающихся друг на друга. Но это, как раз, тот случай, когда подобную неумеренность невозможно вменить авторам в вину. За ней стоит принципиальная авторская стратегия, убежденность в своем праве доверять любому, даже намеренно лживому высказыванию, как источнику важной информации о состоянии той социальной системы или подсистемы, где эти высказывания производятся. Ценность такой стратегии в том, что она кратчайшим путем вводит теоретическое сознание в ту сферу, которую К. Манхейм обозначил как социологию духа. Через информативные цитаты, имеющие все признаки документальности, через их коннотации отчетливо проступает не только состояние индивидуального духа, в котором пребывали субъекты цитируемых высказываний, но и состояние духа разномасштабных «симфонических личностей», каковыми можно считать академические институты, учебные заведения или госструктуры.
Цитаты в тексте выполняют не вторичные, служебные функции. Им принадлежит куда более значительная роль: они – основание текста, его содержательная платформа, материнская плата. Они не только осуществляют презентацию чего-либо, но ведут самостоятельную жизнь. Их поведение похоже на поведение живых существ, так или иначе реагирующих друг на друга. Их семантические, аксиологические и нормативные структуры постоянно перекликаются, либо резонируют относительно друг друга, либо состязаются между собой, оставляя открытыми, незавершенными как отдельные текстовые фрагменты, так и весь «материковый текст» книги. А эта незавершенность, в свою очередь, свидетельствует о нешуточных коллизиях бытия, о том самом драматизме социальных отношений, на волну которого настроена «драматическая социология». Авторам нередко приходится вмешиваться в межцитатные столкновения, чтобы не идти на поводу у их экспансионистских интенций, а для этого они вынуждены проводить вполне деконструктивистские акции по перемещениям линий смысловых горизонтов, по переформатированию навязываемых цитатными монадами аксиологических и нормативных фигур.
В целом же «цитатное мышление», «цитатный язык» авторов позволяет им достичь вполне качественного познавательного результата, имеющего и научную ценность, и общественную значимость.
Пограничность текста и маргинальное социологическое письмо.
Перед читателем образчик весьма своеобразного, почти маргинального социологического письма, сочетающего обязательные в данном случае дескрипцию и аналитику с субъективизмом оценочных суждений разных лиц, с прозрачными аллюзиями, прямыми коннотациями, побочными ассоциациями, бесчисленными цитатными отсылками, опытами автоцитирования и многим другим. Посредством такого письма создается текст, который можно считать как социологическим, так и парасоциологическим, пограничным, балансирующим между социологией, социографией, публицистикой, журналистикой, дознавательной протоколистикой и проч. Подобная свобода от привязанности к чему-то моножанровому, дисциплинарно-однозначному могла бы считаться признаком сырости текста в том случае, если смотреть на него в свете стандартов классической научной прозы. Но с позиций постмодернистских писательских практик налицо вполне нормальный ход, совершенно оправданная стратегия теоретического письма, ценящего свободу творческого «я» и снимающего с себя отягощающие бремена академически-диссертационных текстовых нормативов.
Но, пожалуй, самым важным здесь является то, что за этой методологически фундированной свободой, за практикой раскрепощенного письма всё же просматривается некое могучее дисциплинарное начало, не позволяющее свободе превратиться в стратегию вседозволенности, в методологический анархизм в духе Фейерабенда. Дескриптивная, аналитическая и интерпретационная стратегии авторов подчиняются твердым этическим максимам, которым они нигде не изменяют.
Эго-текст и сдвоенное авторское «я».
В книге налицо причудливое сочетание принципов социоцентризма и антропоцентризма. Авторские «я» двух ученых (их можно с равным успехом называть авторским «мы»), несмотря на их первостепенное внимание к множеству внешних социальных реалий, пребывают в центре текстового архипелага. Текст книги, при всей его многоплановости, настолько персоноцентричен, что можно говорить об его интеллектуальной автопортретности. Но эта автопортретность не навязчива, не довлеет над материалом, поскольку авторское «мы» в нем как бы плывет по бурному морю сюжетных сплетений всего со всем, то выныривая на поверхность, то скрываясь под волнами громоздящихся документов, наслаивающихся друг на друга чьих-то личных наблюдений, конкурирующих свидетельств, исходящих от хотя и внешних, но заинтересованных голосов.
Одновременно напрашивается сравнение/противопоставление авторского сознания с упомянутым в книге Одиссеем, а точнее, с джойсовским Улиссом. Но как дивная своей красотой гомеровская Эллада отлична от города Глупова, так и путешествие авторского «мы» не похоже на увлекательные странствия Одиссея-Улисса. Это, скорее, мучительное проталкивание себя внутри утробы социального Левиафана, где царят тьма и смрад, и где требуется то особое мужество, которым обладают хирурги, и та спокойная, небрезгливая внимательность, которая есть у криминалистов и патологоанатомов.
Диалогическое конструирование текста или вторая жизнь эпистолярного жанра.
Соавторы книги выступают как инициаторы второго рождения и второй жизни эпистолярного жанра, на этот раз в виде перманентного интернет-диалога. Более того, они превращают собственное интернет-общение в один из принципов конструирования текста, а также в строительный материал, в содержательные блоки, возводимого повествования. Перед читателем открывается то, что обычно, в традиционных социологических текстах скрыто от него, - авторская кухня, творческая мастерская создателей книги. Как когда-то строители Нотр-Дам де Пари вынесли наружу, за пределы стен аркбутаны собора, поддерживающие его конструкцию, так и наши авторы выставили на всеобщее обозрение то, на чем держится конструкция книги, - их собственный эпистолярный рабочий диалог, временами переходящий в полилог, поскольку в него периодически встраиваются и другие заинтересованные голоса.
Авторы прямо, не лукавя, признают, что у них много соавторов, и многократно указывают на участие последних в процессе сотворчества. Это позволяет им создать особый, полифонически организованный текст. При всей значимости перманентного диалога, ведущегося на протяжении всех четырех томов между двумя главными авторами книги, ее текст нельзя назвать диалогичным в духе М. Бахтина. Перед нами именно полилог, о чем свидетельствует неумолчный гул звучащих рассуждений, предположений, догадок, оценочных суждений, обвинений, самоапологий, вердиктов и проч. Это не похоже на симфонию, в этом нет гармонии, но нет и какофонии. Он, этот гул, скорее напоминает несущийся из оркестровой ямы поток звуков, издаваемых музыкантами в ожидании дирижера. И это всё тот же «хаосмос», которому еще не пришло время стать «космосом». И читатель, вслед за соавторами, понимает, что резюмирующие умозаключения и этически безошибочные вердикты еще впереди.
Целевая причина методологической конструкции – защита истины и справедливости.
Мало чего стоит методология ради методологии, равно, как не велика цена искусства для искусства. Методологическая конструкция социологического текста по определению не может быть самодостаточной, замкнутой на самой себе. Ее цель должна пребывать не внутри, а вне её. Целевые причины, движущие теми, кто ее конструирует, могут быть самыми разными - от сугубо эпистемологических до политических и нравственных. В данном тексте авторское «мы» предстает в весьма непривычных для нашей социологической литературы одеяниях этического максимализма. Оно, это «мы», нацелено не столько на отыскание в социальной реальности знаков истины и справедливости, сколько на отстаивание права этих ценностей присутствовать там, откуда их упорно пытаются изгонять.
Метафоры театра и масок.
В тексте много места для развертывания метафоры театра, которой соавторы активно пользуются. А поскольку социальный театр, подобно театру художественному, предполагает использование протагонистами и статистами разнообразных масок, то это обстоятельство открывает перед творцами текста возможность решения своей этической сверхзадачи посредством использования метода срывания этих самых масок с тех своих персонажей, которые меньше всего этого бы хотели.
Пирожок Льюиса Кэрролла.
Текст книги, который, в силу особенностей своей внешней фактуры, может кому-то из социологических «архаистов» показаться нелегитимным в дискурсивном пространстве современной социологической науки, на самом деле имеет все признаки не просто легитимного, но новаторского текста. Конструктивные особенности его методологии и эпистемологии, не укладывающейся в прокрустово ложе псевдоклассического академизма, без каких-либо затруднений коррелируются с теми нормативами, которым подчиняется гуманитарное письмо современных постмодернистких практик.
Но самым примечательным в данном случае является то, что у авторов книги их собственная методология, оказавшаяся на поверку постмодернистской, вырастает как бы сама собой, естественно, из взаимодействия с материалом, из почвы и духа времени, и служит средством приближения к пока еще предварительному пониманию той сегодняшней социально-духовной реальности, которая текуча по своей природе, еще не застыла, не закристаллизовалась, не успела стать предметом исторической социологии. Данное обстоятельство следует считать серьезным аргументом в пользу постмодернизма как такового, в пользу его права на существование в пространстве российской социологии. Оно свидетельствует о том, что постмодернизм не есть нечто выморочное, придуманное интеллектуальными гурманами, как порой о нем судят отечественные «архаисты», но является естественным, необходимым, закономерным порождением живой интеллектуальной жизни современного мира. Изгоняемый теми же «архаистами» в двери, он проникает через окно и заявляет о себе там, где его не ждали. Содержащийся в нем эвристический ресурс весьма напоминает тот пирожок Льюиса Кэрролла, на котором написано: «Съешь меня!» Так происходит его «переоткрытие», как неожиданное, так и неизбежное для децентрированного, дисгармоничного, расхристанного социально-духовного мира, взывающего к адекватным методологиям постижения его сути, нуждающегося в них.
Данный четырехтомник можно считать этапным, знаковым текстом в истории современной российской социологии, знаменующим выход нашего социологического сознания в новые дискурсивные поля, где пока еще царит предутренний сумрак и едва различаются очертания поджидающих нас методологических проблем и познавательных задач.
[1] Данному тексту предшествовал более ранний четырехтомник, написанный в том же методологическом ключе: А. Н. Алексеев. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. СПб.: Норма, 2003-2005. – Т. I-IV).
***
Глубокие соболезнования родным и близким!
Светлая память дорогому Андрею Николаевичу...
Алла Родионова,
независимый исследователь
***
Андрей Николаевич Алексеев. Господи... Светлая память прекрасному профессионалу-экспериментатору и прекрасному человеку, Без его "Когиты", без его готовности поддержать любые достойные начинания, без его четкой и честной гражданской позиции человека и социолога и еще много чего "без" будет трудно и одиноко мне, да, думаю, и многим. Светлая память.
док. соц. наук, проф., Самарский университет
Анна Семеновна Готлиб
***
К огромному сожалению я не был лично знаком с легендарным Андреем Николаевичем Алексеевым, но читал все им написанное, и всегда восхищался его талантом и честностью. Это образец для нас всех. Андрей Николаевич прожил жизнь - сложную, интересную, пытался осмыслить то время, на которое пришлась его жизнь, собирал уникальный архив, но самое главное - всегда и бескомпромиссно был на стороне правды, видел, знал и понимал намного больше нас всех, был настоящим пророком в своем отечестве. Светлая память!
ведущий научный сотрудник ИС РАН
Леонтий Георгиевич Бызов
***
Андрей Николаевич умер. До последнего дня он работал. И умер, идя к компьютеру. Светлая память.
старший научный сотрудник СИ РАН
Мария Мацкевич
***
Уход Андрея Николаевича это колоссальная утрата, прежде всего, для петербургской социологии, ее неповторимости.
Уникальность личности Андрея Николаевича, его отношение к науке, понимание роли социологии оказали влияние на несколько поколений социологов - тех, кто готовил и приветствовал Перестройку, переход к политике открытости. А.Н. Алексеев дорожил каждым печатным словом того времени, собирал и хранил газеты, листовки, вошедшие в фонды Мемориала.
Целеустремленность и бескомпромиссность А.Н.Алексеева были общепризнанны. Остается надеяться, что с его кончиной мужественное стремление к совершенству не угаснет и получит достойное продолжение .
Со словами скорби и соболезнования,
док. экон. наук, зав. сектором, Социологический институт РАН
Елисеева Ирина Ильинична
***
Друзья, оглушён... потрясён... опустошён...
После вынужденного перерыва включил компьютер, а тут...
Перед самым перерывом написал Андрею Николаевичу, сообщил о предстоящей паузе в общении и сразу же получил ответ от этого Незаменимого (для меня и для Вас, для всех нас) ЧЕЛОВЕКА...
Огромная, ярчайшая, насыщеннейшая Жизнью часть моей жизни с уходом Андрея Николаевича завершилась...
Дорогие друзья, Вы, как ближайшие, передайте, пожалуйста, от меня Жене и Дочери слова сочувствия и поддержки...
Попытаюсь прийти в себя и снова Вам напишу...
Юрий Чернецкий
P.S. А пока воспроизведу своё стихотворение, АНДРЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ посвящённое. Пусть о НЁМ и оно... рассказывает...
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СЕВЕРНУЮ СТОЛИЦУ РАЗУМА
Петербургскому социологу-мудрецу
Андрею Николаевичу Алексееву
Причину назвать, почему высока эта грусть?
Сказал бы я так, если б добрые люди спросили:
осенняя Русь – это самая русская Русь,
особенно в первой столице возникшей России.
С тех пор как великий палач и правитель пригнал
сюда с Украины рабов для строительства оной,
я здесь не бывал. И в иные (чуть-чуть) времена
опять заглянул в этот город, столь сдержанно огненный.
Мгновенно возвышенный лик пробуждает любовь.
Но так же бесправны, как прежде, «широкие массы»,
и новые рабовладельцы всё так же рабов
к строительству башен гордыни принудить стремятся…
Добавлю ещё: да приблизится день перемен,
рывка в демократию из деспотии позора!
Над вечной Невой, завершая «сна разума» плен,
да вспыхнет Аврора! Но пусть спит спокойно «Аврора».
2012
ПАМЯТИ ВЫДАЮЩЕГОСЯ СОЦИОЛОГА А. Н. АЛЕКСЕЕВА
Смерть необратима… Но к счастью, друзья,
действительно есть СОЦИАЛЬНОЕ «Я»,
и ЖИВ человек, Бога-Разума стих,
пока бережёт его — память других!
04.10.17
док. соц. наук,
ведущий научный сотрудник Института социологии Национальной академии наук Украины
Юрий Чернецкий
***
Отклик Юло Вооглайда на сообщение Бориса Докторова о смерти Андрея Алексеева.
Дорогой Борис!
Спасибо, что не забыл нас и сообщил...
Скорбим вместе с Тобой и с другими близкими, кому Андрей был эталоном порядочности и мужества обществоведа и гражданина.
Как ни странно, но люди обнаруживают величие тех, с кем рядом живут, тогда, когда их уже нет. Я собирался съездить к Андрею в гости еще до Рождества.
Ülo
Всем нашим сообщил.
Теперь поеду в Таллин и поставлю свечку своему мудрому и незабываемому другу.
Юло Вооглайд – известный эстонский социолог, политик и общественный деятель. Отклик Вооглайда на сообщение Бориса Докторова о смерти Андрея Алексеева.
***
В теле социологии образовалась нвыносимая пробоина. Ушёл из жизни легендарный Социолог Андрей Алексеев, который писал о социологии как опрофессии и относился к ней как к призванию.
Разделяем боль утраты с родными, близкими, друзьями, коллегами.
Сотрудники Центра социологии управления и социальных технологий ИС РАН: А. В. Тихонов, Е. М. Акимкин, В. В. Щербина, А. В. Жаворонков, В. С. Богданов, В.А. Шилова, К. В. Быков, Е. М. Рабинович, А. А. Мерзляков, К. Э. Гусейнова, А. Н. Расходчиков ...
***
ПАМЯТИ АНДРЕЯ АЛЕКСЕЕВА. Всегда, с первых бесед в 1978 до последнего телефонного разговора летом 2017 - напряженное спокойствие Андрея. Вглядывался в пространство, вслушивался в себя. Человек-текст, экспериментатор и конструктор, камертон и триггер жизни. Человек слова и действия-поступка. Со словом как действием. Профессионал, потому неудобный всем, включая близких и коллег. Бескомпромиссность, с шансом на мир. С редкой интимностью и колоссальной социальностью. Тихий голос, громкое молчание. Тексты Андрея как протокол и конструкт жизни, перманентная рефлексия. И многое другое, непонятое нами, еще будет опознаваться. Влияние мощное, долговременное, с оттяжкой, часто через сопротивление. Рефлексия Андрея тотально субъектна, глубоко личностна, именно поэтому, через ясно заявленную позицию, тексты остаются свидетельствами времени. Постоянный внутренний диалог с Андреем, уже не остановимый. Друзьям дарил книги с благодарностью за «соавторство», мне надписал 1-й том «Профессии-социолога»: «…со-участнику и со-умышленнику. Благодарю! Андр. Алексеев.8.02.2011». Статус обозначал кратко: "социолог". Андрей умер вчера, 29 сентября, на 84-м году жизни. Светлая память и благодарность другу и коллеге Андрею Николаевичу Алексееву, социологу.
канд. соц. наук,
проф. НИУ ВШЭ в СПб
Владимир Костюшев
***
29 сентября 2017 г. умер Андрей Николаевич Алексеев, социолог-шестидесятник, остававшийся в активном интеллектуальном строю до последних дней своей жизни. Его имя стало одним из наиболее заметных в истории возрождения советской социологии.
Публикую некоторые фотографии, сделанные в 2014 г. Я так и не успел их ему переслать. Жизнь убегает чередой навсегда упущенных шансов. (см. фотографии)
док. соц. наук,
проф. СПбГУ
Владимир Ильин
***
Вчера скончался выдающийся российский социолог Андрей Николаевич Алексеев. О нем мало кто знал, поскольку Алексеев не делал те вещи, которые широко воспроизводятся прессой - массовые опросы, анализ сиюминутных настроений избирателей и т.п. Но то, что ему удалось сделать, навсегда останется в науке.
Андрей Николаевич был среди тех ученых, которым удалось с помощью нестандартных методов исследования понять важнейшие черты советской системы.И через пять, и через пятьдесят лет к трудам Алексеева будут обращаться в различных университетах, поскольку без использования его наблюдений не объяснишь, как трудился советский человек. Более того, Алексеев не просто объяснил сложные вещи. Он совершил научный подвиг, постав эксперимент на себе, на своей жизни. Подробнее об этом в моей статье, написанной в свое время для цикла "Шестидесятники" в петербургском еженедельнике "Дело".
проф. ЕУСПб
Дмитрий Травин
***
Говорила год назад по скайпу с Андреем Николаевичем об нравственном состоянии исследовательской индустрии в связи с организацией поддержки Левада-центра.
Настольная лампа, горы книг и бумаг, аскетичная и колоритная атмосфера,
ясное мышление, интеллигентная "питерская" речь и спокойная, бескокомпромиссная готовность бороться против мракобесия.
Он напомнил мне Бориса Стругацкого и Андрея Сахарова. Я смотрела-слушала и думала, что вижу одного из последних рыцарей Света.
В новых поколениях есть и будут свои герои, но не будет этого симтомокомплекса глубокой цивилизованности и безмятежного бесстрашия.
Трилена Конева
***
Памяти Андрея Николаевича Алексеева
На протяжении моей жизни мы могли встретиться с Андреем Николаевичем трижды, но встретились и познакомились лишь несколько лет назад. А до того – ходили по одним и тем же улицам города Куйбышева, где А.Н. служил в газете «Волжский комсомолец», потом наверняка где-то сталкивались в новосибирском Академгородке, где А.Н. работал уже будучи социологом, а мы с А.Д. Марголисом учились в конце 1960-х – начале 1970-х годов. Но тогда узнать друг друга не довелось, и я об этом очень жалею. Но вот несколько лет назад случилось познакомиться, и практически сразу установились между нами дружеские и профессионально близкие отношения.
Если я правильно представляю себе место А.Н. в социологической профессии, то его уникальное существование в ней (уникальное в полном смысле слова, потому что не воспроизводимое, не имеющее возможности повториться) заключается в многослойной, и всеобъемлющей рефлексии всего поля отечественной социологии. Она находилась под его непрерывным вниманием и включала практически все временные и все организационные слои: от основоположников – до самых молодых, только познающих ее азы, от первых советских НИИ – до сетевых, интерактивных форм. И в этом поле у него тоже было «наблюдающее участие» – как и в его заводской работе. Тщательно собирал информацию, думаю, что просто всю возможную, беспокоился, чтобы мы все ее знали и мягко, но настойчиво вел рассылку. Давал тончайший анализ сложным, проблемным, болезненным случаям, успехам и неудачам, нарушениям научной этики, методологии, интерпретации публикуемых социологических данных. Потому что эти данные, эти знания должны были быть кристально чистыми – как того требует служение обществу.
Я бы рискнула посмотреть на жизнь Андрея Николаевича с позиции одной из ключевых теоретических схем социологии: Человек и Система. Такая Система, которая задает основные правила общества и для которой человек нужен только как материал, средство ее функционирования и воспроизводства во времени. Это большая сила, сопротивляться ей крайне трудно. И люди, как правило, приспосабливаются к Системе, отчасти соглашаясь функционировать, отчасти обходя её или слегка задевая критикой. Андрей Николаевич занимал по отношению к Системе совсем другую позицию: он ее собой дразнил. Как Юрий Тынянов писал про декабриста Сергея Лунина и его отношение к царю Николаю I: «Тростью он дразнил Медведя, он был легок». Своим самостонием, своей неколебимостью и решимостью быть самим собой, он вызывал Систему на поединок. Это был такой познавательный поединок, эксперимент на самом себе, на своей жизни. Кажется, в отношениях с Системой А.Н. строил свои жизненные обстоятельства по известному естествоиспытательскому подходу «А что будет если…», – и вызывал на себя все новые и новые залпы обстрела, заставлял Систему раскрываться и демонстрировать свое нутро, свою подлинную природу. Мы многое узнаём из этих его экспериментов. И многое еще предстоит узнать.
И когда такой человек проявляет интерес к твоим собственным взглядам, твоим научным работам, это производит сильнейшее впечатление. Для меня огромным счастьем было узнать, что Андрей Николаевич решил опубликовать в своем блоге на Cogita!ru мою книжку. И опубликовал – всю. И был так великодушен, что не уставал приговаривать: как это хорошо, как будто сам написал… Это высочайшая для меня оценка. Надо ли говорить, как она поднимает время от времени падающий дух. И вот – надо это помнить: никогда и ни за что не падать духом, стоять прямо и, по возможности, «дразнить Медведя», не давать ему покоя.
проф. РГПУ им. Герцена
Ольга Крокинская
